На заре самурайской вольницы - Александр Альшевский

Экс-императора Госиракаву происходящие перемены слегка насторожили, поскольку он так и не смог разобраться с истинными мотивами поступка Киёмори. Он интуитивно почувствовал некую дестабилизацию своего положения и поспешил возвести на престол наследного принца Норихито, приходившегося ему сыном, а не внуком как Рокудзё, судьба которого была предрешена. Как бы не разворачивались события, Госиракава обладал талантом умело направлять их себе на пользу. Вот и сейчас, озаботясь престолонаследием, он вместо внука делал императором четвертого сына, усиливая позиции как «отца нации». Одновременно с этим он «переводил» Киёмори в родственники императора, давая понять, что по-прежнему верит в Хэйси и рассчитывает на их преданность. Тридцатого марта 1168 г. наследный принц Норихито, сын Госиракавы и Тайра Сигэко, возложил на себя бремя «сына неба» под именем Такакура. Его императорство продлится довольно долго по меркам того времени – целых двенадцать лет, которые станут «золотым веком» дома Тайра. Самый молодой в истории Японии экс-император Рокудзё окажется в полном забвении и умрет в 1176 г. от дизентерии, не дожив даже до обряда инициации.

Монах Киёмори все чаще уединялся в Фукухаре, находившейся в двух днях пути от столицы. Сигэмори частенько хворал, тем не менее хорошо справлялся с ролью главы дома Тайра. Это была нелегкая ноша. Воинствующие монахи с горы, да и другие тоже, не переставали буйствовать, выторговывая у императорского двора новые уступки и привилегии. Не угодил им, скажем, Фудзивара Наритика, так они со своими священными ковчегом или деревом, а на священной горе Хиэйдзан куда ни глянь – все священное, сразу спускались с горы и устраивали переполох в Киото. Император-инок поручал разбираться с жалобами неугомонных монахов и спорами между ними, порой перераставшими в кровавые стычки, Тайра Сигэмори. Несмотря на его старания, всегда кто-то оставался недовольным: или монахи или император-инок или Хэйси или еще кто-нибудь. Без советов отца Сигэмори обойтись не мог, а тот и не отказывал ему в этом. Ведя затворническую жизнь, Киёмори знал, что происходит в столице и за ее пределами: бродячие артисты, странствовавшие по всей стране, не упускали случая наведаться и в Фукухару. Особенно негодовали по этому поводу те, кому удивительная осведомленность отшельника мешала спокойно спать: «Киёмори прикормил кукольников, жонглеров и прочий сброд, которые шатаются повсюду и вынюхивают все, что воняет. Не успеешь пернуть где-нибудь у себя в глуши, а он уже ведает, кто подпортил воздух и зачем».

Клан Хэйси набирал силу. Уже шестнадцать его представителей являлись кугё и занимали важные посты в государстве. Фактически завершалось формирование так называемого режима Рокухары в рамках традиционной структуры управления. Под контролем Хэйси находилась примерно половина всех провинций Японии. Они владели более, чем пятьюстами поместьями. Возможности Хэйси казались беспредельными и в открытую никто с ними не хотел ссориться. Только живи и радуйся. Однако это как-то не очень радовало Киёмори, т.к. его все больше угнетала зависимость от императора-инока. Складывалась какая-то странная картина. С одной стороны Хэйси процветали, а с другой – теряли свою самостоятельность. Конечно, никто не мешал им плюнуть на условности и грохнуть кулаком по столу, мол, кто в доме хозяин, кто всех кормит и оберегает? А что потом? Хватит ли у Хэйси авторитета противостоять всем и вся? Чем больше об этом размышлял монах Киёмори, тем отчетливее осознавал, что не хватит, а значит – опять надо юлить перед Госиракавой, ибо переиграть этого непревзойденного мастера политики сдержек и противовесов пока не удавалось никому. Киёмори начинал задыхаться в дружеских объятиях императора-инока, из которых нужно было вырываться. Но как?

Третьего января 1171 г. состоялась пышная церемония инициации императора Такакуры. Он становился взрослым мужчиной, и пришло время подыскивать ему невесту. Закружилась обычная в этих случаях суета. Желавших породниться с императорским домом набиралось хоть пруд пруди и все с такими родословными, что дух захватывало. Вдруг откуда-то поползли невероятные слухи: всем Фудзивара дан отлуп и во дворец молодого императора войдет девица, страшно подумать, самурайских кровей. Так, якобы, угодно Сигэко, извините, теперь уже императрице-матери Кэнсюнмонъин. Этой красивой и умной женщине удалось таки склонить на свою сторону, вернее, сторону Тайра, императора-инока, который не очень-то и сопротивлялся. Кому охота портить настроение Тайра Киёмори?!

В разгар подобных слухов Госиракава посетил Фукухару. По сравнению с мартом 1169 г., когда он побывал в этой усадьбе впервые, там много чего изменилось. С особой гордостью Киёмори показал дорогому гостю китайский корабль, и заговорил о выгоде торговли с Китаем, о том, что это путь к процветанию страны, но император-инок неожиданно перебил его: «А не привезут ли эти корабли людей, закованных в латы? И что тогда?». Киёмори этот вопрос привел в явное замешательство. «Видите ли, государь,…», начал было он, однако Госиракава со смехом остановил его в нетерпении: «Не утомляй меня, преподобный, скучными рассуждениями. Я и так уверен, что ты сделаешь все, чтобы не допустить этого. И давай не будем больше о делах. Разве меня напрасно занесло в эту глушь?! Или ты изменил своим привычкам и совсем одичал?». Привычкам своим Киёмори не изменил. Потекли дни, наполненные дурманящим ароматом беззаботности и веселья. Танцы, музыкальные и поэтические вечера, прочие мероприятия, сопровождаемые обильным возлиянием вкуснейшего сакэ, казалось еще больше сблизили Госиракаву и Киёмори. Накануне отъезда император-инок в присутствии Кэнсюнмонъин предложил Киёмори выдать дочь Токуко за императора. Нельзя сказать, что Киёмори не ждал этого предложения. Он на него рассчитывал, но не так скоро. Теперь же, чуть поколебавшись для проформы, ему оставалось лишь горячо благодарить Госиракаву за великую честь и повторять про себя: «Молодец Сигэко, молодец! Я, выходит, недооценивал твои способности».

«Что же это такое происходит?», не унимались поборники старины глубокой. «Киёмори родом не вышел, чтобы предлагать дочь в жены императору. Это нарушает традиции предков». И, в общем, они были правы, поэтому Госиракава делает элегантный и естественный в подобной ситуации ход – удочеряет Токуко. Отныне она не мужичка, а дочь самого императора-инока и формально получает право войти во дворец императора Такакуры четырнадцатого декабря 1171 г. с титулом нёго.

Пристроив дочь, Киёмори все чаще отлучался в Фукухару, связывая с ней свое будущее. Недалеко от нее у мыса Вада находилась старинная и очень удобная гавань Оовада, заложенная достопочтенным монахом Гёки из Идзуми сотни лет назад. Киёмори замыслил превратить ее в крупный порт – центр морской торговли с Китаем. Первый сунский корабль пришвартовался здесь уже в сентябре 1170 г. Это событие стало столь знаменательным, что император-инок в Фукухаре соизволил дать аудиенцию китайским купцам, нарушив традиционное табу на встречи с чужеземцами, которые могли осквернить священную особу.

В этих местах нередко задувал с востока сильнейший ветер, вздымались огромные волны, опрокидывающие или выбрасывающие на берег корабли. В связи с этим в Ооваде в 1173 г. началось строительство искусственного острова-волнолома. Прежде всего, на дно залива опустили камень с выбитым на нем полным собранием сутр, поэтому остров получил название Кёносима – «остров сутр». Землей и камнями с близлежащих гор засыпали залив на площади 30 га. Киёмори любил, стоя на специальном помосте, наблюдать за тем, как крестьяне, словно бурлаки, тащили огромные валуны к берегу и заваливали ими водную гладь, которая буквально на глазах становилась земной твердью.

Замыслы Киёмори не ограничивались строительством нового порта. Они простирались значительно дальше, однако для их воплощения в жизнь требовались власть и деньги. Женитьба императора Такакуры на Такуко заметно усилило влияние Киёмори при дворе, а свое экономическое благополучие он решил укреплять довольно оригинальным способом – активным ввозом сунских монет. Задолго до этого для развития экономики, в первую очередь сельского хозяйства, китайцы с присущим им рвением взялись за налоговую реформу. Натуральный налог вытеснялся денежным: товары разрешалось продавать на местах, а вырученные деньги вносить в казну. Денежное обращение, с какой стороны ни возьми, выглядело удобнее обращения мешков с рисом и тюков с тканями. Экономика Китая переходила на монетарные рельсы. В 1024 г. там появились даже бумажные деньги. Эти тенденции не остались незамеченными в Японии, вознамерившейся как обычно перенять опыт великого соседа с учетом национальной специфики. В стране восходящего солнца расчеты по старинке осуществлялись рисом и шелком, поэтому Киёмори первым делом добился согласия двора на замену натурального налога денежным.